«Никомахова этика Аристотеля»

С другой точки зрения, положение законодателя несколько двусмысленно. Он должен побудить детей и молодежь приобрести привычку к свершению добрых дел – привычку, которая, в конце концов, приведет их к тому, что они будут находить удовольствие в добродетели и поступать добродетельно без принуждения со стороны закона. Ясно, что законодатель мог бы столь же успешно заставить молодежь приобрести дурные привычки.

Этика Аристотеля во всех отношениях согласуется с его мета-физикой. В самом деле, его метафизические теории сами по себе являются выражением этического оптимизма. Он верит в научное значение конечных целей, а это включает и веру в то, что цель управляет ходом развития Вселенной. Он думает, что в основном такие изменения, которые воплощают рост организованности или формы (и по существу являются добродетельными действиями), благоприятствуют этой тенденции. Верно, что большая часть его практической этики не является особенно философской и является скорее результатом наблюдения над человеческой практикой, но эта сторон его доктрины, хотя она может быть независимой от его метафизики, согласуется с ней.

При сравнении этических принципов Аристотеля с этикой нашего времени следует отметить, прежде всего, признание неравенства, неприем-лемого для более современного общественного мнения. У него не только нет возражений против рабств, или против господства мужей и отцов над женами и детьми, ни утверждается, что лучшее, по существу, предназначено для немногих – людей великодушных и философов. Из этого следует, в какой-то мере, что большинство человечества – лишь средство для производств немногих правителей и мудрецов. Бентам и утилитаристы истолковывают справедливость как равенство: когда интересы двух людей сталкиваются, правильным решением будет то, которое принесет в итоге наибольшее счастье, независимо от того, кто из двух будет им наслаждаться или как оно будет разделено между ними. Если хорошему человеку дается счастье больше, чем плохому, – это потому, что, в конце концов, общее счастье увеличилось благодаря вознаграждению добродетели и наказанию порока, а не из-за конечной этической доктрины, согласно которой доброе заслуживает большего, чем злое. Справедливость, с данной точки зрения, состоит в оценке лишь ко-личества связанного с этим счастья, без какого-либо преимущества для одного индивида или класса по сравнению с другим. Греческие философы, включая Аристотеля, имели несколько иную концепцию, они полагали – первоначально на основе, заимствованной из религии, – что каждая вещь или человек имеет свою собственную, соответственную сферу, преступить которую несправедливо. Некоторые люди, в силу своего характера и склонностей, имеют более широкую сферу, чем другие, и если они пользуются большей долей счастья – в этом нет несправедливости. Эта точка зрения принята Аристотелем как сама собой разумеющаяся, но основа ее, коренящаяся в первобытной религии (эта основа ясна у наиболее ранних философов), уже не видна в его трудах.

У Аристотеля почти полностью отсутствует то, что можно назвать благожелательством или филантропией. Страдания человечества, насколько он отдает себе в них отчет, не трогают его эмоционально; он утверждает, по рассудку, что они – зло, но нет доказательства, что они делают его несчастным, за исключением тех случаев, когда страдающими оказываются его друзья. К тому же Аристотель оставляет без внимания всю сферу человеческих переживаний, связанных с религией.

Главный вывод работы заключается в том, что в Этике Аристотелем постулируется стремление к идеалу: он предполагает, что человек по природе своей не бессмертен, и бессмертие для него – не что иное, как идеал, постепенное и целенаправленное уподобление божественному образу, остающемуся недосягаемым.